А вот это Киевский институт благородных девиц, я училась там. Жаль, ни одной фотокарточки не сохранилось, кроме самого здания… Да и мой аттестат, по правде сказать, остался в Киеве, читай, канул в Лету.
На самом деле, помимо этого альбома от Города у меня не осталось ничего. Думалось тогда не о том – уехать бы. Может, повремени мы с полгода, было легче. Но я тогда не читала вероятности как с листа.
Кончался восемнадцатый год нового века, в стране творилось – черт не разберет, что, Киев брал Петлюра... Отца уже не было в мире живых… А я была молодая, глупая, романтичная – в матушку – натура. Укрыла у себя раненого – из белогвардейцев. Может быть, думала где-то глубоко, что папа одобрил бы. А Владимир… был слабым, но это я поняла много позже. Тогда он мне понравился, к тому же – жизнь спасла. Такая романтика…
Владимир оказался Иным, лекарем. Ввязался в эту мясорубку людей спасать. Доктор… Себя не уберег. Я его выходила, как умела, он провел меня в Сумрак. В первый раз. И еще на несколько лет стал для меня первым во многом. Когда чуть поутихло, а в голове у меня окончательно улеглось, кто я теперь такая, мы уехали из Города. Мама осталась. Мне казалось, ей так будет лучше. Мне казалось, я еще вернусь. А в итоге… А что в итоге? Сами видите, показываю вам альбом, которому уже больше полувека, а завтра мне уезжать на край света, в какой-то Южно-Сахалинск, руководить строительством светлого будущего.
В Киеве мне больше не довелось побывать. Мы с Владимиром уехали во Францию, в Париж – как же иначе? Там поженились, прожили десять лет вместе, прежде чем поняли, что поторопились. Впрочем, была же любовь. Просто Володя… он слабее меня. Его это угнетало.
Разошлись, разъехались. Он – куда-то в Германию, а я – в глушь, подальше от людей. Местечко Ле-Лавёз, знаете? Вряд ли, конечно. Деревушка и деревушка. Там просто было спокойно.
Немного волнений принесла война. Немного, да. После того, что творилось в Российской Империи, оккупация как-то не вызывала особой паники. Пережили. Не без эксцессов, но пережили. А после войны я снова переехала в Париж.
Идея вернуться стала навязчивой лет двадцать назад.
Вернуться в – теперь уже – Союз оказалось сложновато даже для Иной. Пришлось идти долгим путем. В Дозор.
Парижский Ночной Дозор я даже помнила – со времен своего ученичества. Там мало что изменилось… Но, собственно, вы же не это хотели услышать, верно? Аналитический, да, с самого начала – туда. И там я проработала, собственно, до нынешнего назначения. Мой профиль – линии вероятности.
Помнится, и о смерти матушки я узнала уже постфактум, на отработке этих самых линий… Нет-нет, что вы, давно свыклась, да и тогда не скажу, что было ударом. Ну а чего можно было ожидать? Она и так прожила долго для человека. Когда же… сорок… Нет, до войны еще. Да и слава богу, что до войны. Не помню я год. И опять я не о том говорю, уж простите, давно с соотечественником не говорила вот так… почти не по работе.
Двадцать лет без малого, да… Я с шестьдесят второго в Дозоре – это запомнила. Начинала девочкой на побегушках, ассистенткой, а поднялась до заместителя начальника отдела. Если бы не перевод… Но я сама ведь попросила. Ради этого все затевалось, в конце концов. Так что завтра я на край света, на Сахалин. Главенствовать.
Не жалею.
Почему? Во-первых, место. На такое я и не рассчитывала. Начальство, хоть и у черта на рогах. А в глушь я сама просилась. Что мне в ваших столицах делать? Шестьдесят лет в этой стране не была, все незнакомое, странное, будто иной мир. С людьми нашими еще худо-бедно обращаться на совместных операциях научилась – и то хлеб. Но чтоб понять и принять вот так, враз…
А в глуши все медленней меняется, я это еще по Ле-Лавёз поняла. Так что сначала на Сахалин, а там уже можно будет подумать о возвращении домой…
Что? Про белогвардейца помалкивать да Господа пореже поминать? Да как угодно, Леонид Прокофьевич. Месьё этих заучила – и товарищей выучу, не волнуйтесь. У женщины ум и психика пластичнее, ко всему привыкают…
из разговора с представителем Ночного Дозора Москвы, товарищем Тишковым Л.П.
в поезде Париж-Москва
в поезде Париж-Москва